[indent] Время здесь тянется словно жвачка “большая лига”: липнет к зубам, сочась запахами химозной клубники и талька, — размягчается, надувается пузырём, — становится полупрозрачно-безвкусным и разрывается с громким хлопком, некрасивыми клочьями повисая в приподнятых уголках обветренных губ.
Эдди нравится улыбаться.
Кончиками большого и указательного, сжатыми вместе, он достаёт их [улыбки] из мятой бумажной пачки в правом кармане белых хлопчатых брючин и расправляет поверх надтреснутого оскала. Так люди верят, что он — просто ещё один псих, такой же, как все остальные.
Уродство.
Первое слово, которое пробирается в черепную коробку каждое утро, во время завтрака в общей столовой: уродство.
Уродливые обои цвета мочи, уродливый керамический пол, никогда не бывающий по-настоящему чистым [после обеда кто-то из женщин елозит по нему тряпкой, скорчившись на коленях, и забивает остатки подсохшей рвоты в плиточный шов], — пережатые торазиновыми улыбками лица других пациентов, смиренно черпающих “ловилками” комковатую кукурузную кашу, — неторопливо, как стадо причудливых травоядных млекопитающих, вышедшее на водопой.
Наблюдая за ними со стороны, он сидит, сложив руки перед собой на коленях, и не притрагиваясь к еде, — у Эдди немного другие планы на содержимое собственного желудка [без четверти девять каждому пациенту следует получить и принять назначенные лекарства; в четверть десятого, перед выходом на прогулку, Дирмэн отходит “по малой нужде” и выблёвывает таблетки в раздолбанный унитаз вместе с паршивым жидким какао, которое ещё долго скрипит на зубах мелко смолотым остроугольным песком].
[indent] Шире, чем остальным, он улыбается Дэйзи и Бэтти, которых мысленно называет “парочкой истеричек”: высокий и тощий как жердь, с глазами навыкате, впалыми щеками, угловатый, словно подросток, — обычно он без труда вызывает у женщин желание позаботиться, чувства сентиментальной жалости и вины [когда ему это нужно], — но не у них.
Слишком тупоголовые, чтобы и вправду что-то заметить, — эти паршивые шлюхи как будто бы [чувствуют], что с ним что-то не так, — и разбалтывают об этом всем тем, кто хоть что-то соображает под препаратами.
В свободное время [здесь у всех очень много свободного времени] он занимается тем, что придумывает ещё один способ убить их, — одну за другой или обеих сразу: подсыпать крысиный яд в кукурузную кашу или, обняв руками гусиную шею Бэтти, заставить её замолчать навсегда, или притопить Дэйзи в садовом пруду, где поросшая ряской вода лишь едва достаёт до колен, но накроет её с головой, если навалиться всем телом, или…
[особенно сильно его раздражает то, что они не спускают глаз с новичка, поступившего пару недель назад, не давая тому даже приблизиться к Дирмэну]
“Нужно делиться”, — вшито стальными нитями в одноразовую улыбку; это — война без объявления войны, но он терпеливо ждёт, чем закончится первая фаза боевых действий, прежде чем что-то предпринимать.
[здесь у всех слишком много свободного времени; время здесь — неисчерпаемый, бесконечный ресурс]
[indent] Эдди следит за ним, словно заворожённый, — весь путь от стола к столу, — всё ещё до конца не уверовав, что его ожидание окупилось сполна.
Когда пластиковые баночки вырастают нестройным рядком на его половине столешницы, Дирмэн задумчиво тянется к самой ближайшей из них и сдвигает на дюйм правее, следующую — влево: выстраивает их в ровную линию, параллельную краю, и только тогда возвращает внимание к Мэлу.
— Меня от них тошнит, — он говорит сквозь улыбку, слегка смягчив и понизив голос, как будто спонтанно решает доверить какую-то тайну, хотя из самих слов не ясно, кого или что он имеет в виду: вишнёвые Jell-O, Бэтти и Дэйзи, их сплетни или всё вместе.
— Не стыдно обижать “овощи”? — В его интонации вовсе нет осуждения [Эдди лишь приблизительно понимает саму концепцию "стыда"], — только желание безобидно поддеть, проверяя на прочность, как тонкую крышечку из фольги на стакане с желе:
— Ведь, знаешь, в конце концов ты тоже станешь таким: начнёшь пускать слюни, и вместо мозгов у тебя будет Jell-O, — юноша загибает палец и ударяет им по ближайшему из стаканчиков, заставляя плотную красноватую массу внутри забавно дрожать.
— Они не прощают такого, — Эдди легонько кивает на руки мальчишки с поджившими швами на них. На миг в его взгляде мелькает нечто, похожее на сочувствие, — выверенное сотню раз перед зеркалом, рафинированное небезразличие, — и, сразу за ним, — уже искренний интерес.
